Читать онлайн книгу "Поза трупа"
Поза трупа
Антон Андреевич Бильжо
Каждая глава – это отдельная история где обычные люди с различными пороками пытаются очистится с помощью занятий по йоге. Случайные связи, измены, семейные разборки и драмы, исцеление и главное – шавасана или «поза трупа» – поза глубокого расслабления в йоге. Получится ли всем героям этих историй отпустить грехи и исцелиться при помощи йоги, или кого-то не удастся спасти?
Антон Бильжо
Поза трупа
Богиня пятницы
Позади большого экрана «Макинтоша», за которым работал дизайнер Сергей Куприянов, к офисной перегородке была скотчем прилеплена фотография – он на склоне Куршавеля в темных очках и горно-лыжном комбинезоне. Выглядело роскошно, хотя сама поездка обошлась недорого – вот что значит виртуозный лайфхак. Основные деньги ушли на экипировку. Жил Куприянов в палатке, покупал еду в супермаркете и за десять дней легко уложился в тысячу евро. Катался он, если честно, всего третий раз в жизни, но зато где!
Глядя на эту карточку, Куприянов испытывал гордость. Если он готов к таким приключениям, значит, еще не все потеряно. Автором фото был маленький кореец, специалист по защите банковского программного обеспечения, с которым они познакомились в местном ирландском пабе – в тот самый день, когда Сергею исполнилось сорок лет. Отмечали до утра, пели русские песни, ругались с официантами. Оказалось, что кореец тоже приехал один, впервые, совсем недавно и тоже почти не катается.
Понимали они друг друга на удивление хорошо. Звали корейца Джин-Хо, что в переводе означает «лидер». Он сказал, что в юности мечтал «стать мастером фейерверков», предупредил, что получает огромную зарплату и будет угощать, в общем вел себя, как настоящий прожигатель жизни. Куприянову такой напор понравился. Почему бы и не позволить закрутить себя вихрю жизни? Глаза у корейца были бесоватые, он косил на проходящих мимо женщин, толкал локтем Сергея и спрашивал «вуд ю фак хё?»
На следующий день договорились покататься вместе. Дизайнер надеялся, что его новый друг проспит, все-таки пили на равных, а у азиатов вроде алкоголь расщепляется хуже. Но тот явился вовремя. Дрожал и долго не мог попасть в крепления. С горы Джин-Хо поехал следом за Куприяновым. Вскоре сзади послышался слабый крик.
Оказалось, неудавшийся мастер фейерверков каким-то чудом свернул с трассы и упал со скалистого обрыва на склон ниже. Лежа в глубоком нехоженом снегу, метрах в пяти под проносящимися мимо лыжниками, Джин-Хо улыбался и махал рукой.
Врач, которого позвал Сергей, сказал, что кореец легко отделался – сломан только голеностоп.
Это был бритый наголо склизкий тип. Вот за это мы и не любим Европу. Он допытывался у Сергея, не было ли между ним с Джин-Хо ссоры, не пытался ли «его парень» покончить с собой. Продолжая троллить, врач предложил Куприянову поехать в больницу – там, мол, есть возможность провести ночь у постели пострадавшего.
Куприянов отказался. Больше Джина-Хо он не видел.
Понравилась ли ему поездка? Безусловно. После всех этих юридических ужасов, связанных с разводом и дележкой имущества, – то, что надо, чтобы снова почувствовать уважение к себе.
– Я тебя прошу, сделай просто логотип в правом углу, и все, – за спиной у Сергея навис артдиректор Барбаков, нервный, хамоватый, пузатый гипертоник в яркой футболке с солнышком. – Я три раза просил это сделать. Неужели сложно?
– Володь, я не люблю, когда на меня голос повышают. – Куприянов спокойно отпил из своей фирменной кружки с надписью «Царь. Просто царь».
– Хорошо, – Барбаков тяжело дышал, приходя в себя. – Сделай логотип в правом углу, и все. Я тебя прошу.
Дизайнер усмехнулся. Он-то сделает. Только вот что скажет клиент? По гайдлайнам лого должен стоять в левом. Опять ведь надо будет переделывать.
– Как прикажете, хозяин.
Если бы Куприянов был поэнергичней, он сам легко мог бы стать артдиректором. Но ему никогда не нравились эти разборки – пиариться, кому-то что-то доказывать, кого-то подставлять. Нафиг, нафиг. Стоит начать подниматься по карьерной лестнице, как обязательно отдавишь кому-нибудь голову. Лучше тихо и спокойно делать свое дело. И не важно, что, отслужив в армии, закончил питерский архитектурный институт, после которого по профессии не устроился, так как не было никого, кто мог бы пропихнуть в тусовку. Зато рисует между делом на клочках бумаги идеально прямыми линиями довольно профессиональные планы помещений. Просто у него такое хобби – любит ясные формы, минималиста Карла Андре, работу с модулями, с чистым гештальтом, конструкцией сознания, воплощенной в материале…
В прошлую пятницу Сергею Куприянову показалось, что он больше не выдержит. Снова увидел себя со стороны: уже пятый год курит на крылечке того же рекламного агентства «ASAP». Стильный джемпер цвета мокрого асфальта стал бесформенным и весь покрылся катышками, как пустыня, усеянная остановившимися навсегда перекати-поле. С чего начали, тем и закончили.
Ищущая просветления Кошкина, уходя на йогу, поинтересовалась, почему он еще тут.
– Есть работа, – буркнул Сергей.
Это было не совсем вранье, Герман Третьяковский, старший копирайтер «ASAP», скинул халтуру – его жена работала в ивент-агентстве. Им нужно сделать постер, прессвол и пригласительный для девичника, который устраивала перед свадьбой будущая рублевская жена.
– Какая работа? Сережа, иди домой.
Он утрированно растянул рот, как бы пародируя ее беззаботную улыбку. Зубы у него были желтые и с промежутками, но тем лучше. Отдал под козырек. Отрапортовал, как на параде.
– Будь-сделано-Кошкина.
Затем сунул сигарету в дырку канализационного люка, провожая взглядом карикатурно вертлявую задницу и вернулся на рабочее место.
В основу фирменного стиля вечеринки с остроумным названием «Обратно к невинности» должен был лечь навороченный узор из виноградных лоз и райских птичек. Погрузился. Два часа в опустевшем офисе передвигал стилосом листочки под нежные напевы БГ, чувствуя, как сам покрывается ползущими из ушей лианами. А потом вдруг – бац – и вырубился свет.
– Твою ж мать! – Куприянов с размаху шарахнул любимой кружкой об пол. Вдребезги.
Через секунду из тьмы вынырнула трафик-менеджер Трушкина. Она-то откуда здесь взялась? Прижимая руки к груди, смотрела на Куприянова подслеповатыми глазками.
– Что случилось, Сереж?
– Ничего. Поработать собрался…
– Господи. А я думала, воры.
– Какие воры, – Куприянов еще раз ругнулся. – Почему нельзя предупреждать…
– Ну, конец дня уже…
Она терла и терла руки – ни дать ни взять муха. Весенняя муха, проснувшаяся раньше времени.
– А ты чего тогда тут делаешь?
– Нужно было закрыть табели рабочего времени.
– Ясно. Успела?
– Почти.
Подобрал и выкинул осколки.
– Пора идти, – Трушкина, уже накинувшая пальто, зачем-то поджидала его.
– Да. Больше тут делать нечего.
Спустились вместе и вышли на крыльцо – в уже совсем почти летнюю ночь.
– Тебе куда? – спросил Куприянов.
– К метро. А тебе?
– Мне еще нужно пройтись.
Трушкина насмешливо улыбнулась.
– Куда пройтись?
– К приятелю зайти.
Она загадочно кивнула, надевая элегантные длинные перчатки, которые так не шли к ее солдафонской внешности.
– Ладно. Пока.
Подождав, пока трафик-менеджер скроется в темном проходе между деревьями, Сергей тоже спустился на улицу. Было уже совсем поздно, часа два или три. Впереди ждала пустая бабушкина квартира в Домодедове с черствой горбушкой «Бородинского» в морозильнике.
Куприянов быстро шел по темным улицам, миновал Цветной бульвар, Трубную и сам не заметил, как оказался в переулках. Надо было просто идти, месить ногами. Где-то в районе Сретенки долбила музыкальная шкатулка ночного клуба. Красная вывеска – «От заката до рассвета», штендер-раскладушка с большой фотографией знойной дивы, ловящей ртом струю пенистого шампанского, надпись «По пятницам грязные танцы на стойке / подарки для дам / веселые конкурсы / мужчинам за танцы на стойке – штраф». Охранник, бледный рыхлый Носферату с синяками под глазами, поставил печать на запястье.
Через помещение с грубыми деревянными столами, увеличенными картинками из комиксов и американскими флагами в полумраке тянулась взлетная полоса широкой и обшарпанной барной стойки. На ней танцевало несколько девушек. За стойкой царила пышногрудая блондинка с выбритыми висками и коком, в наколках, чулках и черном кожаном корсете, открывавшем сзади полные и белые купола Этьена Булле.
Возле стойки толпились, задирая головы, посетители, в основном мужского пола. Куприянов пробился к бармену и заказал двойной виски.
Прямо над ним возникла одна из танцующих – с волнистыми распущенными волосами, в легком коротком шифоновом платье с рисунком из виноградных листьев. В отличие от других, передвигавшихся по стойке в мягкой обуви, она была на лабутенах. Упругие напряженные гладкие икры так и просились на ладонь.
Перехватив взгляд Куприянова, девушка улыбнулась сверху и, бесстыже расставив ноги, присела в танце.
– Добрый вечер.
Потом прошлась по стойке, оглядывая копошащихся внизу. Этого было достаточно, чтобы погрузить Куприянова в транс.
Две другие танцовщицы только бросали вызов своему смущению – вялые, не попадавшие в ритм, они оттеняли блеск звезды, сиявшей все ярче с каждым глотком куприяновского виски. Быстрые хищные движения, бесстрашные выпады – она полностью владела стойкой.
– Выпить не хочешь? – осмелился крикнуть вверх дизайнер.
– Чего?
– Я спрашиваю, выпить не хочешь?
Девушка грациозно обняла его за шею и легкая, как пушинка, у всех на глазах соскользнула в его объятия.
– Где ты так научилась? – спросил наш герой, ставя ее на пол.
От нее пахло чем-то банально-клубничным. Выражение лица немного капризное, как бы скованное гримасой высокомерия, словно она знала, что красива, и «умела это подать». Волосы мелированные, подкрученные снизу. Правильные черты лица. Губки полные, но не уточкой. Хотя ботекс, наверно, присутствует. На вид лет двадцати пяти. Куприянов подумал, что при определенном освещении и работе над имиджем ее легко можно было бы сделать топ-моделью. Например, как бы она выглядела с прямыми черными волосами, в строгой школьной форме, стоящей на коленях перед алтарем готического храма?
Не ответив, девушка обратилась к хозяйке за барной стойкой:
– «Лонг-Айленд»…
– Я угощаю, – шепнул Куприянов.
Нежно взглянув на него, она вдруг рассмеялась.
– Что? – спросил дизайнер, уткнувшись глазами в бесконечный ряд нечеловечески белых зубов.
– Ничего, извини. У тебя вид просто такой…
– Какой?
– Не знаю…
Длинными как, у ящерицы, пальцами схватила пол-литровый холодный стакан и, развернувшись спиной к стойке, уперлась в нее локтями.
– Сергей, – сказал Куприянов.
У нее была маленькую грудь с пробившими обтягивающее платье сосками.
– Маша.
Внимательно разглядывая, как он рассматривает ее, она поймала трубочку вначале языком, а потом губами.
– Чем занимаешься?
– Я дизайнер.
– О-о-о, круто, – она усмехнулась. – А я рисую, как курица лапой. Думала, на курсы записаться. Учим рисовать за один день. Знаешь?
– Зато ты танцуешь неплохо.
Она махнула рукой.
– Да ладно…
– И загар у тебя красивый, – сказал Сергей, сглотнув.
– Это в Крыму.
– Сейчас там такое солнце?
– Ага, уже загорают вовсю. Особенно на нудистском пляже.
– Серьезно?
И тут Маша немного отвела бретельку платья.
– Видишь белый след?
– Нет.
– Ну вот.
Куприянов кивнул. Пару секунд смаковал виски, пытаясь придумать план действий. Все как-то сразу перемешалось в голове.
– Всегда на нудистском пляже загораешь?
– Всегда.
– Почему?
– По кочану.
Какой-то иностранец в голубой рубашке, похотливо подслушивавший их разговор, почувствовал слабину и поднял пиво, чокаясь с ней. Она ответила ему в той же манящей манере, собирая губы вокруг трубочки.
– Что, от трусов то-тоже следов нет? – наконец выдохнул дизайнер.
Маша среагировала слишком предсказуемо и поэтому совсем ирреально.
– Хочешь посмотреть?
Решительно поставила «Лонг-Айленд», взяла дизайнера за руку и, ни слова не говоря, повела через зал. Не задумавшись, открыла дверь в кабинку мужского туалета, потом сама заперла ее на щеколду изнутри и стянула с себя платье, под которым оказалось маленькое жилистое тело спортсменки, а на лобке – только узкая вертикальная полоска.
– Ну что?
– Ну да.
– Что да?
– То есть нет. Белых следов нет, – констатировал Куприянов.
Маша усмехнулась и крепко взяла его за член.
– Молодец. Возьмешь меня сзади?
У нее была крепкая маленькая задница с прохладной и тонкой, чуть липкой, как будто каучуковой, кожей, и кричала она, совсем не стесняясь.
– Глубже, ударь, глубже…
Его хватило секунд на десять.
– Подожди, – сказала она.
Успела опуститься на колени и взять в рот. Он все еще пытался справиться с ремнем, когда Маша, накинув платье, чмокнула его в губы.
– Вкусно, но быстро.
Когда она вышла, он некоторое время мочил шею холодной водой. Потом долго всматривался в свое отражение. Раньше ему нравилось это лицо. Утомленное и мужественное, оно хорошо смотрелось бы на крупном плане в каком-нибудь вестерне Серджио Леоне. А сейчас в декорациях мужского туалета, при жестком верхнем свете, лицо выглядело, как из современного боевика.
Такой психологический момент – герой приходит в себя, покачиваясь и упершись руками в раковину, всматривается в отражение, пока в ушах пульсирует кровь.
Потом Сергей вернулся к барной стойке, Маша была уже наверху и медленно извивалась под безжалостную Лили Аллен. Песня что надо: «Littlest things».
Dreams, Dreams
Of when we had just started things
Dreams of you and me.
It seems, It seems
That I can't shake those memories
I wonder if you have the same dreams too.
Мечты, мечты
Когда у нас все только начиналось
Мечты о тебе, мечты обо мне.
Кажется,
Что я уже не избавлюсь от этих воспоминаний.
Интересно, у тебя такие же ощущения?
Волосы совсем закрыли ее лицо, она плавно опускала руки, покачиваясь, тонула в расплавленном одиночестве, полностью отдавая себя музыке, рассказывая собственную печальную историю. Возможно, у нее за плечами болезненное расставание, человек, о котором она не может забыть. Возможно, она ищет кого-то, кто мог бы занять его место.
Этот подонок в голубой рубашке, розовая скотина, водил по воздуху зажигалкой, как на концерте, издеваясь над искренностью и красотой танца.
Куприянов заказал еще виски. Торопиться было уже некуда. Вот так стоять и смотреть на женщину, которая только что стала твоей. Он пытался поймать ее взгляд, но она уже почти не обращала на него внимания – да и зачем, они и так чувствовали друг друга.
Мысли Сергея закружились, как ил, поднятый вверх набежавшей волной. Он задумался – о жизни, о жене, которой так и не простил, а почему? Что, собственно, такого она сделала? Просто в какой-то момент они стали раздражать друг друга, сил на то, чтобы завтракать, ужинать, ходить в кино, целоваться, больше не было. У всех оказались дела поважней. Было бы так естественно сразу расстаться, а не устраивать все эти унизительные, никому не нужные дележки.
Часов около пяти Маша, наконец, слезла. К тому моменту расплывшийся по стойке Куприянов был способен спокойно наблюдать, как его дама сердца с очередным «Лонг айлендом» в руке заигрывает с неудачником в голубой рубашке. Потом, не простившись, пошла к гардеробу.
– Ты что, уже уходишь? – Сергей настиг добычу у двери.
– Да, – Маша была сильно пьяна, туш размазалась, веки наплывали на плохо фокусирующиеся глаза.
– Я тебя провожу.
– Не надо, я вызвала такси.
– Да ладно, – Куприянов попытался обнять Машу, но охранник, вот идиот, встал между ними.
– Ты чего?
– Вам же сказали.
– Да это моя девушка…
Оттолкнув исполнителя чужих приказов, из тех, кто, наверное, не задумываясь, расстрелял бы демонстрацию за сменяемость власти, Куприянов открыл наружу дверь, которую тянула на себя Маша. Она, скатившись со ступеней, поковыляла было к машине.
– Подожди… У тебя есть кто-нибудь?
Посмотрела на него, чуть покачиваясь. Выставив вперед красные воспаленные губы. Мотнула головой.
– У меня тоже. Представляешь, я недавно развелся с женой. Месяц уже секса не было. Я обычно не так быстро.
Маша кивнула, положила голову ему на плечо.
– Может, я тебя все-таки провожу?
– Не надо.
Сергей откинулся, чтобы снова посмотреть на нее, отвел ей волосы со лба. Она улыбалась. Да, она была прекрасна до слез.
– Ты тоже недавно с кем-то рассталась?
Кивнула. Куприянов прижал ее к себе и поцеловал в губы. Она ответила без страсти, но нежно. И исчезла в темном чреве авто.
– Подожди. Дай телефон-то.
Долго рылась в сумке и, наконец, протянула визитку: «Старший менеджер по работе с клиентами Мария Игоревна Смирнова».
– Я позвоню, – крикнул Куприянов, закрывая дверцу.
* * *
– А Мария Игоревна Смирнова здесь работает?
Куприянов лукаво окинул взглядом большой полупустой офис, похожий на open space их агентства, но более монохромный, выдержанный в скучной серо-голубой гамме. Вертикальные пыльные жалюзи на окнах прикрывали типичный освещенный рыжим фонарем московский двор, плотно заставленный машинами. Над компьютерами среди папок и бумаг то там, то здесь в усердных позах застыли сотрудники.
Вопрос был обращен к маленькому молодому человеку, который припал к столу, как бы не давая списать соседу по парте, и лихорадочно что-то строчил. Он вскинул изможденные глаза. При этом дрожащая лапка с голубыми прожилками все еще сильно прижимала листок бумаги к столешнице, а на бледном лбу внимательный дизайнер разглядел красивые капельки испарины.
– Вы по какому вопросу?
– Страхование.
– Страхование чего?
Куприянов усмехнулся, глядя прямо в эту слишком серьезную мордочку с поджатыми губами и пересохшим ртом. Видно, стажер, раз посадили при входе.
– Жизни, конечно, – пошутил дизайнер.
– Проходите, стол у окна. И ждите.
Сунув руки в карманы, Куприянов неспешно побрел к указанному месту, пару раз даже кивнул – седому господину и даме лет пятидесяти с большими золотыми серьгами. Хорошо, что по агентству не шатаются клиенты, а то был бы совсем уже ад. Представляете, к дизайнеру подходит какой-нибудь бренд-менеджер и просит переделать макет прямо при нем. Хотя скоро и до этого дойдет, наверное.
Стол Смирновой оказался мега-аккуратным, даже стерильным, что доставило Куприянову удовольствие. Пустая серая пластиковая доска, чистая клавиатура, натертый до блеска экран, новый черный корпус HP, на полках корешками наружу одноцветные бумвиниловые папки-сегрегаторы. Ничего лишнего. А бывшая жена Куприянова, кстати, всегда валила все в кучу: от вида неаккуратного стола дизайнер физически страдал и часто говорил об этом, но безрезультатно.
Достав визитку, он уголком вычистил черный островок из-под ногтя мизинца. «Старший менеджер по работе с клиентами Смирнова Мария Игоревна. Страховой дом «Гарант Антей» – с непрофессиональным логотипом в виде груды мышц, прикорнувших на валуне. Это же надо было додуматься дать визитку, да еще и без мобильного. Эх, Мария Игоревна, Мария Игоревна…
Интересно, они все тут не такие, какими кажутся? И этот парень, и эта стареющая женщина в понедельник вечером при полном параде и даже этот геморроидальный зубр? Сергей почему-то чувствовал себя среди них уютно, как среди бедных родственников. На левом запястье еще можно было различить буквы печати клуба – О-з-к-т-д-с-с-а. Это было приятно.
Маша появилась почти сразу – влетела в офис вся такая деловая: любимые шпильки, юбка-карандаш, белая рубашка, жакет, волосы забраны в хвостик. В этом строгом костюме она выглядела старше. «Старший менеджер», – подумал Сергей и улыбнулся.
– Там к тебе, по страхованию жизни, – бросил стажер.
Смирнова кивнула и сразу процокала к столу, мельком взглянув на Куприянова, который при виде ее привстал и, как дурак, растопырил руки для объятий.
– Что вы, садитесь, – нейтрально указала на стул Маша.
Никакого смущения или злости в ней не наблюдалось, но и особой радости от сюрприза тоже.
«Сегодня ты выглядишь даже сексуальнее», – подумал первой репликой растерявшийся Куприянов. Пока он с полуулыбкой наблюдал за Машей в этой обстановке, своей зажатостью как бы намекая на возможность порнографического сюжетного переворота, она включила компьютер.
– Вы уже заполнили заявление?
– Пока нет.
Смирнова открыла папку и положила перед ним листок.
– Заполняйте.
Несколько секунд Куприянов просидел, делая вид, что читает бланк, потом наконец, тряхнул головой и поднял глаза. Пульс у него стал учащенный.
– Мария Игоревна, что-то ничего не пойму.
Она оторвалась от компьютера и с тупой готовностью принялась объяснять.
– Есть несколько пакетов. В зависимости от вашего образа жизни я могла бы посоветовать.
– Ну, у меня спортивный образ жизни, – подмигнул ей дизайнер.
– Тогда вам подойдет «Гарант Антей Актив», – выпалила она. – Для энергичных людей в расцвете сил, ведущих активный образ жизни, желающих с помощью страхования обеспечить семье защиту на случай своей гибели, в том числе в результате ДТП. Возраст и состояние здоровья позволяют им быть уверенными в том, что смерть по другой причине маловероятна. Это дает возможность сэкономить, отказавшись от полной защиты. Кто у вас выгодоприобретатель?
Куприянов как-то сразу сдулся.
– Не знаю.
– Ну, жена, дети есть?
Мотнул головой. Что за ерунда, они ведь это уже обсуждали! Значит, обиделась на то, что он к ней ворвался? Надо было позвонить по служебному телефону? Конечно, получилось неудобно.
Маша некоторое время разглядывала его, подвисшего, как будто видела в первый раз. Потом снова дежурно улыбнулась.
– Ну, хорошо. Подумайте, я вас не тороплю.
Протянула буклет.
– Вот. Там есть интересные предложения. Когда решитесь, приходите.
Он молча встал и теперь уже с откровенной обидой напоследок глянул на нее.
– Я думал, мы поговорим.
– Конечно, я готова, – Мария снова подалась вперед, положив грудь на сложенные перед собой руки.
Оттененный белой рубашкой, ее загар выглядел темней. Теперь она вся казалась вырезанной из камня – симпатичный идол с какого-нибудь острова, например, с Таити, куда уехал Поль Гоген, решившийся бросить работу биржевого маклера, чтобы стать художником.
– Ладно, – махнул рукой Курпиянов, – я действительно все изучу и приду в следующий раз. Он направился было к выходу, но на полдороге остановился – в голову пришла идея.
– Телефон-то у вас есть?
Она кивнула и протянула ту же визитку.
Обе визитки, а также брошюра «Гарант Антея» лежали на рабочем столе Сергея под распечатанными комментариями Барбакова, которого, как и следовало доказать, клиент заставил все-таки передвинуть логотип влево.
Куприянов дважды набирал номер и сбрасывал где-то на шестом гудке. Потому что пока еще не знал, о чем разговаривать.
В заявлении, кроме паспортных данных, нужно было проинформировать о состоянии здоровья. Сергей автоматически расставил галки в окошках под словом «нет» – все у него в порядке, никаких хронических заболеваний, работа не связана с риском, единственное – в графе «увлечения экстремальными видами спорта» написал «горные лыжи». Уже вечерело, когда дизайнер решился набрать номер в третий раз.
– Можно поговорить с Марией Игоревной?
– Кто ее спрашивает?
– Это по поводу страхования жизни.
– Кто ее спрашивает?
Неужели тот же стажер? Они его и на телефон посадили!
– Сергей Куприянов.
– Секунду…
В телефоне заиграла музыка из немого кино. Дизайнер представил, как маленький клерк в ч/б пробирается между столами, шепчет что-то Марии Игоревне, как они по-злодейски смеются, и тут он вдруг с перекошенным лицом хватает ее за коленку, а она, резко посерьезнев, бьет его по щеке.
– Алё, – тот же тихий голос. – Мария Игоревна ушла, позвоните завтра.
Обедать ходили с Кошкиной в шестом часу. Поедая голень индейки в сетевой хипстерской закусочной «Вуаля», эта тридцатипятилетняя клуша рассказывала, что приняла решение стать веганом.
– Тебе бы тоже заняться собой. Так на йогу к нам и не зашел…
– Может, и зайду.
– Не тяни, чего ты тянешь?
– Да, некогда пока… влюбился я, – вдруг выложил Куприянов. – Девушка отсосала в клубе, представляешь?
Кошкина подавилась.
По дороге домой зашел в магазин и купил купаты, яйца, молоко и 0.5 водки для сна.
В среду утром стажер по телефону сказал, что Смирнова занята, спросил, есть ли у Куприянова вопросы и когда он принесет заявление. То есть они все там были уже в курсе – старший менеджер заарканила клиента. Может, это у нее такие методы? О’кей.
На следующий день Сергей нашел ее страницу в фейсбуке. Это оказалось непросто. Группа «От заката до рассвета» насчитывала двести тринадцать подписчиков. Один из них, поклонник гоночных тачек и боев без правил мускулистый Виктор Прокопенко, со скрещенными на груди в стиле мистера Пропера руками – то ли в шутку, то ли нет быковал на камеру. Он выложил на своей странице фотку, где, как охотник с добычей, позировал у знакомой стойки, крепко зацепив Смирнову за талию. На Марии Игоревне было платье цвета фламинго, в руках старый добрый «Лонг-Айленд». Рядом комментарий: «Nashamasha лучше всех». Интересно, что это значит?
Линк вывел Куприянова на нужную страницу. У Маши было сто семьдесят пять френдов и всего несколько фотографий: на фоне логотипа «Гарант Антея» в жакетике и юбке, на пляже с галькой и в дыму от кальяна на заросшем сорняками дачном участке в окружении подруг. Из информации о себе Маша указала только, что закончила Юридическую академию, живет в Москве, любит торговый центр «Цветной», дизайнера обуви Кристиана Лабутена и Центр Боевых искусств Виктора Прокопенко. Еще она перепостила несколько видео про нежные отношения собак и кошек, обошедшую Интернет фотографию заросшей вьюном железной дороги, какой-то пасквиль на Навального, собственные снимки цветов, клипы с танцами, статью про тайм-менеджмент, а также прикольные открытки типа «В юности Васю называли вальтом, потому что его били дамы».
Промаявшись пятницу, уже к десяти часам Сергей открыл дверь в клуб и столкнулся с охранником, тем же пандообразным блюстителем нравственности, который стоял на посту неделю назад.
– Паспорт покажи, – огорошил его тот.
– С какой стати? Я, что, похож на семнадцатилетнего?
– Так положено.
– Кем положено?
– Правила клуба.
– В прошлый раз не просили. – На Куприянова был устремлен сонный ненавидящий взгляд.
– Вот страна. Чего хотят, то и делают…
На стойке танцевала только одна девушка, похоже, местная go-go-заводила – лет восемнадцати, в клетчатой рубашке, завязанной калифорнийским узлом над детским животиком, в маленьких джинсовых шортах и порванных колготках. Истинный вкус пятницы был ей еще не знаком, но она уже всеми силами стремилась в пропасть.
Маша накачивалась «Лонг-Айлендом» в дальнем конце стойки между двумя одинаково пресными гражданами в песочно-серой гамме: на одном из них были очки и костюм, на другом – рубашка с ручкой в нагрудном кармане. Адвентисты седьмого дня, не иначе. Зато сама выглядела – глаз не оторвать – короткое серебристое платье с блестящими чешуйками.
– Привет, – Сергей открыто подошел к ней.
– Ой, здравствуйте, – кажется, она обрадовалась, а может, испугалась. Протянула руку. – Где еще встретишь своих клиентов?
– Ага, – он пожал узкую ладонь, чуть сильнее, чем требовал этикет. – Клиентов. Точно.
Заказал двойное виски, подождал, пока закончат светский разговор. Эти двое были командированными из Новосибирска, приехали на конференцию, пытались выяснить у симпатичной девушки, что еще есть интересного в Москве. Конечно, и в клуб зашли исключительно ради краеведческого интереса.
– Ты меня что, правда, не помнишь? – спросил Сергей, когда она повернулась к барной стойке.
– Помню.
Маша скромно помешивала соломинкой «Лонг-Айленд». Судя по ее виду, первый.
– Что ты помнишь?
– Это экзамен?
Посмотрела с вызовом – лицо прямо злое.
– Да нет.
Куприянов задумчиво звякнул льдом.
– Сегодня будешь танцевать?
– Сейчас только выпью.
А с ней непросто. Надо ловить настроение. Хотя в то же время Куприянов хорошо ее понимал. Вот в чем дело. Он все понимал, несмотря на то, что она пыталась его запутать. И поэтому нисколько не испугался напускной строгости.
– Зачем ты это делаешь вообще?
– Что делаю?
– Ну… я вот, например, недавно развелся, – объяснил Куприянов. – Поэтому сейчас бухаю. А ты?
Она промолчала.
– Почему развелся?
– Не знаю. Она… не заводила меня, наверно.
– Ясно.
С каждой минутой народу прибывало. Люди заходили, осматривались, заказывали алкоголь, готовясь к представлению.
– Так, значит, на нудистском пляже загорела, – вернулся к старой теме Куприянов. – А я в Куршавель ездил. Тоже, видишь, загар немного есть. С корейцем познакомился там. Вот такого роста. Но очень храбрый. Ногу сломал.
Маша не улыбнулась – с некоторыми женщинами ужасно сложно шутить.
– И как там?
– Хорошо. Жаль, что не с тобой.
– Чего?
– Я говорю, главное, оставаться самим собой. Ты, кстати, не читала «Луну и грош»?
Она помотала головой.
– Я сейчас читаю. Главный герой Чарльз Стрикленд был биржевым маклером. А когда ему исполнилось сорок лет, бросил работу, жену и детей. Уехал на Таити, чтобы стать художником. Вообще это история Поля Гогена…
Маша слушала задумчиво, глядя в сторону. Куприянову показалось – может, она вообще не знает, кто такой Поль Гоген.
– А тот мужчина… с которым ты рассталась… вы давно с ним не общаетесь?
– Не помню.
Опустив глаза, она крошила лед на дне бокала.
– Извини, мне просто интересно.
– Ничего.
Наконец, Маша пришла в себя, показала на пустой стакан блондинке в корсете, которая, прислонив свои царские ягодицы к стеллажу с бутылками, лениво посматривала на гостей.
– Ну, все. Пошла.
Забравшись по лесенке на стойку, Смирнова начала как будто даже застенчиво, только обозначая основной бит. Ее серебристое платье приятно шуршало, подмигивая и поблескивая по сторонам. Постепенно танец Маши усложнялся, она вплетала в него все новые узоры, ускорялась, набирала обороты, отражая в движениях любое изменение музыки, все больше отдаваясь потоку, обретая силу и власть над толпой. Куприянов видел, как девушка пару раз приседала, здороваясь с новыми посетителями, выманивала голодные взгляды и отражала их, словно кружащийся под потолком дискобол.
В эту ночь в клубе было больше людей, чем в прошлую пятницу. На стойку влезло человек семь. Женщины разных форматов, но, конечно, они не могли затмить Смирнову. В какой-то момент она остановилась, обняла кого-то за шею и исчезла в облепившей стойку толпе.
Сергей заказал еще виски. Барменша понимающе подмигнула ему.
Маша совсем скрылась из поля зрения. Куприянов выпил, потом побродил немного. Зашел в туалет. Несколько кабинок оказались заперты. Прислушался, но из-за громкой музыки ничего разобрать не смог. Долго ждал, пока все не вышли.
Решился даже обратиться к охраннику:
– Прости, а девушка такая в серебристом платье не проходила?
Тот посмотрел с генетическим отвращением и ничего не ответил.
Между тем в клубе стало совсем темно и жарко. Взбудораженные и как будто притихшие мужчины бродили тенями, сбивались в стаи, глушили себя алкоголем, который все подливала парочка услужливых и утомленных молодых барменов с порочными лицами. На стойке дым стоял коромыслом. Блондинка в корсете забралась наверх и, имитируя половой акт, полировала одну растерявшуюся посетительницу, которая зачем-то вылезла из массы. Сергей подошел посмотреть поближе.
Крупная, неповоротливая туша извивалась на разделочной доске – рот открыт, дыхание тяжелое, обезумевшие глаза шарят по окружающим, моля о пощаде и любви.
– Ты же королева! – орала в тянувшуюся к губам змейку микрофона барменша, пытаясь содрать с барышни лифчик, который та всеми силами прижимала к груди, – Посмотри, какая ты красивая! Все тебя хотят…
Ее властный голос гипнотизировал, выражение лица было радостное и злое.
– Будешь? – к Сергею подсел совершенно круглый тип с горящими глазками и протянул горящий «Б-52». – Тут все равно акция – двенадцать штук, мне не выпить.
Они чокнулись. От толстячка, оказавшегося стоматологом, тянуло стабильностью и уютом. Широко расставив локти, он медленно всосал жидкость. Потом придвинул следующий шот. Казалось, этот человек чудом сохраняет покой в самом глазу торнадо. Интонации у стоматолога были усыпляющие, голос тихий, движения плавные. Он посоветовал Куприянову сходить на эротический массаж.
– Они тут все равно не дают никто. А там – куколки. Трутся, потом дрочат. Ощущения такие… Разрешают даже пуговки полизать.
В обеденный перерыв особенно солнечного дня дизайнер агентства «ASAP» Сергей Куприянов ушел с работы, чтобы застраховать свою жизнь в компании «Гарант Антей» (его корпоративная страховка не предусматривала этого пункта). С собой он прихватил все необходимые документы.
Как он принял это решение? Осознанно. В последнее время им овладела такая отчаянная легкость бытия. Можно даже сказать невесомость. Хотелось экспериментировать.
Страховой офис был разлинован светом – жалюзи тут так и не открыли, видимо, чтобы не отсвечивало. В дальнем, самом темном углу затаилась Мария Игоревна. Скромная, прямая и сосредоточенная, скинув жакет, в одной белой рубашке она сидела за компьютером и что-то вбивала. Увидев Куприянова, почти сразу вернулась к работе.
Ничего не говоря, Сергей прошел мимо стажера с его земноводным взглядом.
– Добрый день, – повторил, присаживаясь возле той, о которой думал все выходные, – я по поводу страховки.
Она посмотрела ему куда-то в диафрагму, боялась, что ли, поднять глаза выше?
– Принесли заявление?
– Да.
Положил на стол заполненный бланк. Смирнова взяла, начала вбивать данные в компьютер. Сергей, не отрываясь, глядел в ее сомкнутые губы.
– Куда ты исчезла-то в пятницу?
– А выгодоприобретатель кто?
Вскинула грозные брови и посмотрела в упор – сама богиня юстиции.
– Ты, кто же…
Наконец-то. Что-то дрогнуло в красивом лице.
– Я хотел бы, чтобы это были вы, – твердо повторил Куприянов. – У меня больше никого нет…
– Прошу прощения, но это вряд ли возможно.
– Почему?
Она занервничала, отложила заявление, покраснела, огляделась по сторонам, как будто ища защиты.
– Мы не можем становиться выгодоприобретателями клиентов.
– Разве? – честно говоря, дизайнер был готов к такому повороту. – Есть закон какой-то?
– Одну минуту.
Встала и быстро вышла. Дама в макияже тихонько клацала на клавиатуре, делая вид, что ничего не случилось. Зато стажер как будто белены объелся. Вскочил и тоже выбежал, хлопнув дверью.
Сергей сидел долго, минут пятнадцать. Потом взял свой паспорт и, перечитывая его, двинулся к выходу. Он еще сам не знал, что будет делать. У помойки во дворе перед зданием «Гарант Антея» стоял и курил, скуксившись и сунув руку в карман, стажер.
– Куда она делась? – спросил Куприянов.
– Слушай, чего тебе от нее надо, а? – вдруг напал этот заморыш, раздувая ноздри и щуря глаза. «Надо же, он такого же роста и комплекции, как Джин-Хо», – поймал себя на неожиданной мысли дизайнер.
– Ничего. А что?
– Ну, вот и отстань от нее…
По-мужски стряхнув пепел средним пальцем, стажер глубоко затянулся.
– А ты что, ее муж?
– Не муж.
– Любовник?
– Тебя ебёт?
Сергей достал пачку с разрезанной черной грудью и тоже закурил.
– Мне просто надо поговорить с ней.
– Не надо.
– Да почему?!
– Потому. Она увольняется, сегодня последний день.
Куприянов ухмыльнулся, делая вид, что не верит.
Стажер залез во внутренний карман, достал визитку: «менеджер по работе с клиентами Иванов Денис Игоревич».
– Теперь по вопросам страхования жизни ко мне.
* * *
– На самом деле, очень крутая работа.
Катрин улыбнулась и протянула Сергею фирменный конверт ивент-агентства «Радость» с гонораром.
Они сидели в просторной белой переговорке с большими красными буквами LOVE на стене.
– Стильный темплейт получился.
– Спасибо.
– Вам спасибо. Жаль, что не все способны оценить…
– В смысле?
– Ну…
Генеральный директор агентства, высокая женщина, сохранившая следы красоты, пожала плечами.
– Есть клиенты, которые вообще непонятно зачем к нам обращаются. Вроде такую концепцию им предложили. «Обратно к невинности». Менады, танцующие на Парнасе, разрывают Пенфея. Пенфей у нас должен был быть таким огромным чучелом, набитым воздушными шариками и всякими подарками… В результате все превратилось в дискотеку, караоке и фотографирование с удавом.
– М-да…
– Живут тупо, думают тупо.
– Ну, узор-то будет?
– А, – она махнула рукой. – Не нужен им никакой узор, Сергей. Им нужен Стас Михайлов. Сознание на уровне…
Она постучала о край белого лакированного столика. На ней было короткое платье цвета индиго, черные колготки и туфельки с круглыми носами. Прическа в стиле Умы Турман, с ровной челкой на лбу. Крупный нос, уставшие глаза.
– В общем, пригласительные оставили, а постеры и прессвол будут другими.
Катрин встала, протягивая руку Сергею.
– Ничего, прорвемся.
Он тоже поднялся.
– Как там Герман мой? – спросила Катрин, когда они подошли к стойке ресепшена, на которой большими красными буквами было написано HAPPINESS.
– Да вроде работает…
– Отлично. В офисе часто бывает? – она погрозила пальцем и рассмеялась. – А то я его знаю, он тот еще прогульщик. Вы за ним следите.
– Да нет, вроде, часто, – застенчиво улыбнулся Сергей.
– Приходите, кстати, к нам в эту пятницу. Будет корпоратив. У нас много красивых девушек.
– Да?
Куприянов оглядел просторный пустой холл с маленькой головкой ресепшионистки, едва возвышавшейся над стойкой, и остановил взгляд на Катрин, которая стояла навытяжку, прижав к животу айпад. Она что, его клеит?
– Хорошо.
Сергей Куприянов всегда знал, что к чему подходит и где для чего место. В этом и была его сверхспособность. Крупные шрифты семейства геометрических гротесков, без засечек, построенные на основе простейших фигур, – окружности, квадрата, равностороннего треугольника: наследие конструктивизма и школы дизайна Баухаус. Большие плоскости основных цветов – белого, черного, красного, зеленого, синего. Идеально складывающийся модус, технологичность, масштабируемость и простота идеи. Все, чтобы сделать мир чище, структурированней, прозрачней. Все, чтобы в нем было легко ориентироваться. Чем не миссия? Однако путь к цели оказался завален хламом: подчинить чувству гармонии собственную жизнь пока не получилось. Он знал, что после развода попал в какой-то водоворот, в черную дыру. Им овладела апатия. Расчистить пространство становилось все сложнее. В квартире по-хорошему надо было бы сделать ремонт, поменять местами стол и кровать, выбросить румынскую стенку и поставить вместо нее квадратный стеллаж из «Икеи». Сил не хватало.
На следующей неделе в перерывах между работой Куприянов написал Смирновой несколько сообщений в фейсбуке: «Привет. Ты как?», «Извини, я все делал неправильно. Мы могли бы поговорить просто?», «Ты самая жестокая из всех, кого я знал» и «Мой телефон такой-то, позвони, срочно. Я должен кое-что тебе сказать». Ответа так и не пришло.
Если честно, в своем воображении Сергей мог бы легко разместить Смирнову рядом с собой. Они идеально подходили друг другу. Она – такая спортивная, легкая, чуть развратная. И он – немного похожий на героя современного боевика. Им надо было просто поговорить. Она поняла бы его даже несмотря на разные политические установки.
В одну из следующих пятниц Куприянов снова зашел в клуб «От заката до рассвета» и пролез внутрь. К этому времени он уже успел накатить грамм триста. В клубе танцевали на стойке, но, сколько ни всматривался дизайнер, Машу не обнаружил. Пробился к барменше, заказал двойное виски.
– А где та девушка?
– Какая девушка? – блондинка, уткнув кулак в бок, глядела насмешливо. – Тут много девушек.
– Которая здесь танцует по пятницам. В серебристом платье…
– Это на лабутенах, что ли?
– Ну!
– Мы ее заблокировали. Стойку портит. Ведет себя неподобающе. Правила клуба не соблюдает.
– Какие у вас тут правила? – криво ухмыльнувшись, ни с чего наехал Сергей. – Шлюхи одни.
Через минуту тот самый рыхлый охранник, вывернув Куприянову руку, вытолкал его за дверь.
Это случилось где-то недели через три после первой встречи с Машей. В очередной раз зайдя на ее страницу в фейсбуке, Сергей увидел, что она присоединилась к мероприятию в клубе «Парнас». Адрес показался ему знакомым. «Закрытая вечеринка, вы знаете, по какому поводу». Залез в свое портфолио. Так и есть: дата и место совпадали – «Обратно к невинности. Клуб Парнас, стрелка Красного Октября. Угарные танцы в диком стиле. Вход строго для девушек». То самое приглашение, которое заказало агентство Катрин!
Как Сергею Куприянову пришла в голову эта идея? Сложно сказать. Может быть, все дело в том, что было часов десять вечера, четверг, и он уже почти прикончил свои традиционные 0,5. Нашел в шкафу длинное ненадёванное красное платье бабушки, которое та завещала его бывшей супруге – с рукавами летучая мышь. Надел ради прикола. Село идеально.
В течение следующего дня, сорвавшись с работы, Сергей носился по Москве. Долго ковырялся в ашановской корзине с дешевой косметикой – набрал кисточек, взял красную помаду, красный лак, туш и тени. Сильно увлекся оттенками, решив остановиться на яркой китчевой гамме. Нашел крупные желтые клипсы в форме звезд и круглые очки на пол-лица с отсылом к семидесятым. Женские туфли сорок четвертого размера и рыжий дикий парик ему продала гиперактивная старушонка, дожидавшаяся с пакетиком под мышкой у станции метро Лубянка. При передаче сострадательно заглядывала Куприянову в глаза. Потом вдруг призналась, что победила неизлечимую болезнь обливаниями. На груди у старушки болтался фотоаппарат, потому что недавно она открыла в себе дар фотографа.
Дома Сергей кое-как покрасил губы и, перемазавшись в туши, снял с ресниц комочки. Самым сложным оказался маникюр. Руки дрожали. На правой лак кое-где лег поперек ногтей на кожу. Делать нечего, надо было спешить. Возможно, пригласительные были уже не актуальны, но ведь ничего не мешает попробовать!
Вечером из рамы бабушкиного лакированного трюмо выглядывала древняя блядь со стрелками на глазах. Можно было также подумать, что это мать-прародительница, от которой произошли все женщины мира.
Даже гладко бритого Куприянова никто не принял бы за обычную гостью девичника. Но ведь, с другой стороны, трансвестита они тоже должны были пустить…
Распечатал приглашение и вызвал такси. Пока ждал машину, овладело жгучее возбуждение. Расхаживал по комнате, притопывая каблучками, закатывал глаза, смеялся, отмахивался от кого-то, растопыривая пальцы, дул на лак. В конце концов, все это могло бы стать сюжетом программы «Розыгрыш», вполне безобидной.
Сарыбек Тошкенбоевич Аббасов, маленький и тихий пожилой узбек, старался не смотреть на пассажира. Трижды дрожащим голосом заклинал навигатор. Вез, поджав губы, страшно недовольный.
«Лишь я и ты, лишь я и ты, – сладко заливалось радио «Восток». – Спасибо, говорю я Богу, За то, что дал нам в край мечты, Найти нашей любви дорогу…»
Куприянов двигал шеей, как заправская персиянка.
Вход в «Парнас» выглядел пошло: освещенный белым светом портик со ступенями, в стиле любимой русскими неоклассики. Высокий важный секьюрити с ленинской лысиной и прямоугольным лицом, похожий на советского номенклатурного работника, некоторое время разглядывал пригласительный, потом смотрел на Куприянова. Снова на пригласительный, снова на Куприянова.
– Что такого? – комично спросил тот, приспуская очки и изящно прижимая к груди ручку.
– Вход только женщинам.
Закатил глаза – нет, из него вышла бы отличная актриса! И немного хабалисто так, c наездом:
– Молодой человек, у нас выступление.
Секьюрити дернул головой, как бы поражаясь нравам, усмехнулся и немного помедлил с приглашением в руке, плотоядно всматриваясь в Куприянова.
Внутри был квадратный танцпол с четырьмя длинными опорными балками, декорированными под коринфские колонны чудовищных пропорций. Вокруг атриума – три яруса балконов с металлическими поручнями. Стойка бара – тоже в стиле хай-тек. Видимо, архитекторы отвечали на запрос осовременить интерьер.
Прямо перед входом бледная маленькая и как будто больная рахитом девушка в воздушном голубом платье с античными складками и косым декольте, с венком на голове, символизирующая, надо полагать, невинность, держала на подносе бокалы с шампанским. Поодаль в леопардовом платье стояла вторая, рыжая, веснушчатая и замудохавшаяся, со светло-желтым питоном на шее. Позади нее располагался большой фотозадник – джунгли. Вот чем они заменили стильные виноградные узоры!
Сергей взял с подноса шампанское, отказался фотографироваться с питоном и прошел в зал, стараясь вести себя неприступно и в то же время благожелательно, как учительница, зашедшая на школьную вечеринку. Бочком проскользнул за колонну и сел в тень, на черный диван за накрытым столом. Тут были фрукты, сыры, не слишком калорийные канапешки.
В центре пустого танцпола в ярких желтых и синих лучах, пробивавших дым, сбились в стайку робкие райские птички.
– Машка, принцесса моя, и то, как вы быстро с ним познакомились, – говорила в микрофон, растягивая слоги, кокетливая, полнеющая и выпирающая во все стороны из платья с подсолнухами тамада, – И то, что вот так у вас все моментально сложилось… Как ты вообще бросила все на хрен? – Дамы засмеялись, подчиняясь малейшим модуляциям ведущий. – Работу там, эту. Моментом! Я тебя с детства знаю, такие решения тебе никогда просто не давались. А тут раз, и отрезала. Карьера у тебя была всегда на первом месте. Хотя это не то, ради чего стоило… Я тебе говорила… Извини, если у тебя здесь есть коллеги…
– Есть.
– Ну и что, вы не согласны?
– Согласны, согласны.
– Так это все – о чем свидетельствует? О любви, моя дорогая.
Сергей все искал глазами Машу и нашел ее на возвышавшейся над танцполом сцене. Она сидела одна на высоком барном стуле рядом с шестом для стриптиз-танцев, будто подготовленная для дьявольского жертвоприношения. На ней было платье цвета фламинго.
Приглядываясь к Маше, Куприянов снова подумал, что полностью ее понимает. Она не выглядела несчастной, но и счастливой ее тоже нельзя было назвать.
Дизайнера немного развезло от дармового шампанского.
– К нам не подойдете?
Сергей поднял голову. Рядом стояла и смотрела на него тамада в подсолнухах. Вид у нее был свойский. Поэтому он наклонился вперед и жарко зашептал:
– Ой, только не выдавайте. У нас шоу-сюрприз.
Подруга заговорщически кивнула.
Когда начались танцы, Куприянов поспешил стушеваться. Побродил по верхним ярусам, даже немного поелозил у поручня, поглядывая вниз, – чисто для себя. В этом было что-то возбуждающее. Жаль, не обзавелся стрингами и чулками – какой-то совершенно иной тип энергии.
Туалет обнаружился на втором этаже. Перед дверьми – столик черного стекла, крашеная серебрянкой икебана и два дерматиновых кресла для бесед. Куприянов занял одно из них, прислонив руку ко лбу и прикрывшись старушкиными волосами, – мол, женщина устала.
Сразу узнал Машу по энергичному цоканью. Она шла к кабинке и по дороге читала эсэмэс. Ее лицо было эльфийски освещено голубым светом дисплея и как бы парило над землей.
Когда девушка исчезла, Сергей вскочил и очутился у двери. Оттуда раздалось журчание. Смирнова тихо и нежно напевала: «Разве про любовь вы уже друг другу все сказали, разве про любовь ты позабыл». Потом послышался звук сливаемой воды и отрывающейся бумажки. Наконец, щелкнул замок.
– Привет.
Мгновение она смотрела на него, потом попыталась закрыть дверь, но Куприянов успел подставить ногу.
– Ты чего? – Маша вдруг поменяла тактику и оттолкнула его.
– Да ничего. Просто поговорить хотел…
В этот момент, двинувшись на него, Смирнова нанесла мастерский маваши-гери. Сергей обратил внимание, что падает, скорее всего, на серебристую икебану и стеклянный столик.
– Валя, скажи, чтоб они дверь не толкали, бля.
– Да что я им скажу?!
– Не знаю, что занято. Мы тут ширяемся. Придумай что-нибудь.
Сергей очнулся, приоткрыл глаза. Дико болела челюсть, саднила спина. Во рту стоял мокрый ком. Думал, что это часть тела, но оказалось – кляп из туалетной бумаги. У дверей в другом конце узкого, облицованного черным кафелем сортира над ним возвышались двое – Маша и тамада в подсолнухах.
– Че теперь с ним делать-то? – спросила Валя.
– Откуда я знаю? Если Витя узнает, всё.
Смирнова села на корточки и заныла, как от боли.
– Оооой, зачем я…
– Ладно.
– Накладно. Реально убьет.
– Так этот же не скажет. Он же педик вообще…
Маша повернула голову и посмотрела на Куприянова, который успел закрыть глаза.
– Скажет.
– Нагулялась… перед свадьбой.
– Не трави душу.
– Под изнасилование нельзя его?
Маша закрыла лицо руками.
– Витя тем более узнает.
– Так что делать?
Наконец Смирнова снова подала голос:
– Слушай, возьми у Андрея ключи от Витиной тачки. Я его в лес отвезу.
– Маш, ты чего?
– Чего «чего»?!
Помолчали.
– Ой, господи… Я тебе говорила, надо было дату перенести…
– Да что теперь-то?!
Валя с жалостью глянула на Сергея и рассерженно цокнула языком. Потом вышла из туалета.
Несколько минут Смирнова без движения сидела на корточках и смотрела в пол.
Сергей помычал. Маша встала, пошатываясь, подошла к нему. Посмотрела колкими, злыми глазами. Замахнулась было острым кулачком.
– Ты чего приехал, а? – прошипела сквозь зубы.
Попытался ответить, но не смог. Тогда она вытащила кляп.
– Хоел… – дизайнер тяжело дышал, онемевший язык не слушался. – Хоел а Таити позать.
– Чего?
– Я стаховку на ебя офомил.
Тыкнула низом ладони ему в лоб.
– Прид-дурок.
Снова затолкала бумагу, села рядом. Обхватила колени, опустила голову на руки и тихонько заплакала.
В предрассветный час они неслись вперед на желтой «Ламборджини Дьяболо» со скоростью триста километров в час. По бокам ровной и прямой, как стрела трассы, стоял графичный плотный еловый лес. Минимализм и выверенность. Если воспринимать картинку, как некий иероглиф, то именно о таком будущем мечтал Куприянов. Лететь в бесконечность со Смирновой и не знать, что тебя ждет…
Окно было приоткрыто. Волосы Маши бешеными змеями извивались на ветру, между бровей залегла складка. А Куприянов, по-прежнему связанный изолентой, с кляпом из туалетной бумаги во рту сидел рядом, на пассажирском сиденье и, щурясь на мотылек света, прыгавший с капота прямо ему на ресницы, ощущал, наконец, полностью и бесповоротно предавшим себя в руки Судьбе…
Минусы Космического Сознания
Во время финальной медитации Катрин Третьяковская открыла глаза. Альберт сидел в идеально ровной позе лотоса и чуть улыбался. Она попыталась расслабить правое плечо, от которого вниз к пояснице через лопатку тянулась полоса боли. У правой ноздри было напряжение. От этого лицо как будто искажала гримаса отвращения. Катрин попыталась усилием воли скинуть напряжение, потянула шею, через силу улыбнулась, точно так же, как Альберт. Замедлила дыхание, расслабила язык, коснувшись его кончиком верхнего неба, представила яблоню в тумане, образ, который почему-то часто приходил на ум. Это было в съемной еще беляевской квартире. Катрин сидела одна в ожидании Германа. Читала книжку, кажется, Агаты Кристи. Было так спокойно, безветренно, влажно. Яблоня тянулась из тумана сквозь ржавую балконную решетку.
Дыхание сбилось. Катрин пришлось наверстывать лихорадочными гребками. Подцепила сегодня беспокойство. Наорала на новую сотрудницу ресепшна, при всех швырнула в нее настольным календарем. Давно такого не было. Что это значит?
Медитация тянулась мучительно долго, как время дневного сна в детстве. Катрин еще раз открыла глаза и посмотрела на Альберта, который сидел прямо напротив. Она всегда занимала место в первом ряду. До сих пор чувствовала себя отличницей. Это помогало обрести почву под ногами. На каждом маленьком участке выпадающего ей жизненного пути – стараться по максимуму.
Учитель не шевелился. Он как будто светился изнутри. Она смотрела и смотрела на него, зависшего в вечности. Он медленно открыл глаза. Катрин успела зажмуриться.
Через несколько секунд послышались мантры любви и нежности. Занятие было окончено.
Ом Шри Кришнайя Намах
Ом Джайя Джайя Шри Шивайя Сваха
Ом Мани Падме Хум
Годоси, Ро Анват, Моноран.
Что значит:
Ом, мой дорогой друг.
Всегда воспевай божественное имя.
Всегда повторяй имя Бога.
– Пора домой, – Надя чуть погладила Катрин по плечу.
Магнитская была к ней слишком добра, и это раздражало. Хотя обиду ни на кого держать нельзя, плюс Катрин Третьяковская, конечно, за многое была ей благодарна. В определенный момент, можно сказать, Надя ее спасла.
Красавец-муж, Петр Магнитский, бережно обняв за талию, поцеловал Надю в ушко. Они всегда занимались в одинаковых белых шелковых одеждах. Идеальная пара. «Мы имеем то, чего достойны», – с жестокостью к себе подумала Катрин.
Встала, сложила каучуковый коврик с притаившейся в траве змеей, оглянулась. Просторный спортивный зал, лестницы, прижавшиеся к стенам, сложенные стопкой маты, большие зарешеченные окна, к которым уже подполз сумрак. Все это стало похоже на храм, из которого тихо, пошаркивая, расходились верующие.
Занятия Альберта посещало человек тридцать. Cамые разные люди – по возрасту, профессиям, способностям, социальному статусу… Они были отобраны лично учителем, к которому после появления видео на Ютубе, где Альберт рассказывал о своих непальских гуру и кое-что показывал, выстроилась очередь. По какому принципу он отобрал учеников – никто не знал. Это была самая главная тайна. Но каждый чувствовал себя польщенным.
В дальнем углу возилась попой кверху Кошкина, коллега Германа, мужа Катрин. Аккуратно собирался скучный банковский работник Семкин. Застыл в лотосе всегда-медитирующий-дольше-всех Глебушка, худой длинный рыжий программист лет двадцати, слишком высокомерный и ни с кем не разговаривавший.
Подождав, когда в зале не останется никого, Катрин подошла к Альберту, который задумчиво перебирал ароматические палочки у окна.
– У нас все в силе? – с радостной улыбкой наполнения силой при окончании занятий произнесла она.
– Конечно, – спокойным, уверенным голосом мастера, ведущего учеников к Истине, произнес Альберт.
– Хорошо. Тогда я подожду на улице.
В раздевалке Катрин сняла с рук и ног йога-лапы, принципиально новый аксессуар, позволяющий современнее взглянуть на стандартные методы практики. Сделанные из экологических материалов йога-лапы помогали полностью устранить какое-либо дискомфортное, отвлекающее внимание, скольжение рук и ног, придать дополнительную устойчивость и зафиксировать положение тела вне зависимости от поверхности. Затем Катрин стянула просторные вискозные алладины, называвшиеся почему-то «Священное писание» – с вилкой и ом, загадочными знаками мудрого Ганеши, мантрами, оберегающими от негатива и ведущими к поставленной цели. Стянула серую майку из органического хлопка со стильным принтом – волшебной мандалой жизни, гармонизирующей поле человека и раскрывавшей лучшие качества.
– День сегодня какой-то…
У шкафчика рядом натирала подмышки гелевым дезодорантом Кошкина.
– У тебя тоже?
– Вообще невозможно сосредоточиться.
– Точно.
– Надо посмотреть по лунному календарю. Сегодня, по-моему, полнолуние…
– Да? Ну, тогда все понятно.
Кошкина, кажется, иронии не заметила.
– Сейчас.
Она спешно присела, собрав три милых складочки на животе, и уткнулась в айфон.
– У тебя что, приложение есть?
– Конечно. Лунный календарь. Загрузи.
Показала иконку. Потом снова повозила пальцам.
– Точно.
– Да ладно…
Кошкина с гордостью продемонстрировала – 28 мая.
Катрин ждала Альберта у выхода. Солнце уже припекало, и в саду перед школой, где они занимались, в ласковом движении воздуха проплывал тополиный пух. Катрин закурила «Вог», вспомнив, как поджигала в четвертом классе эти дорожки, похожие на пыль, свалявшуюся под тротуаром. Это было совсем недавно. И между той Катрин и этой почти не было разницы.
Альберт вышел последним – высокий, прямой, широкоплечий и плоский. Даже вне занятий он выглядел экзотично – пучок дредов на голове, желтые штаны с мотней, широкая холщовая сумка с символом ОМ на боку.
– Сегодня полнолуние, ничего? – спросила Катрин.
– Наоборот, – загадочно улыбнулся Альберт, глядя прозрачными глазами.
Они прошли под одуряюще пахнувшим кустом сирени, вышли за решетку ограды. Катрин достала ключи и пискнула «Ниссаном Жуком», «жучком» городских джунглей. Выбрала его года два назад, когда стала генеральным директором ивент-агентства «Радость». Хотелось чего-то вроде джипа, но компактного и женского, без распальцовки. Цвета машинка была морской волны и до сих пор радовала, как экстерьером, так и функциональностью. Погружаясь в нее, Катрин чувствовала себя моллюском в раковине. Наслаждалась тем, как точно автомобиль подогнан под ее ожидания. Быстрый и современный, он мог казаться агрессивным, а мог – изящным. В каждой линии «Ниссана Жука» читалась независимость и гибкая сила.
– Ты какая-то напряженная, – взглянул на Катрин Альберт, пристегиваясь.
– Да? Заметно?
– А то! Как с Германом?
– Да никак.
Завела мотор и тихонько выехала на улицу через дублер по двору – и на Кутузовский.
– Играть лучше в спокойном состоянии, – предупредил Альберт.
– Я знаю. Поедем по третьему кольцу?
Катрин чувствовала после занятия какую-то зудящую неудовлетворенность. И в то же время была как пьяная, проезжающие машины пугали. Все из-за неудачной медитации.
– После ширшасаны шея болит, – въезжая в тоннель, Катрин покрутила головой. Никогда ей не нравились тоннели.
Альберт протянул руку и крепко вцепился в шею, пытаясь размять натянутые троссы и валики сухожилий под затылком Катрин.
– Расслабься.
Она поежилась, неожиданно почувствовав возбуждение от того, что оказалась полностью в его власти, – взятый за шкирку котенок.
– Особенно справа.
– Знаю.
Он мял и мял.
– Каждый день занимаешься?
– Стараюсь.
– Стараюсь… – Альберт усмехнулся и убрал руку. – У тебя такие задатки..
– Это из-за гимнастики, – как-то слишком томно отозвалась Катрин.
– И что толку?
Третьяковская улыбнулась.
– Работы много. Плюс в новой квартире атмосфера такая…
– Позови хороших людей, включи мантры.
– Я пробовала.
– И что?
Пожала плечами. Да, у нее была проблема. И она хотела, чтобы он ей помог.
– Почему ты с Германом не можешь помириться?
– Да я не в ссоре.
– А что тогда? Сделай первый шаг.
– Уже делала.
Катрин отмахнулась. Снова эти негативные мысли, которые она решила раз и навсегда заблокировать. Ибо негативные мысли – источник негативных эмоций, а негативные эмоции – рассадник всех болезней, включая тот же рак. Негатив никогда не приведет ни к чему хорошему. Они уже выехали из тоннеля и свернули к Сити.
– Надо уехать отдохнуть. На работе сложностей много.
– У тебя в голове сложностей много.
– Сейчас куда?
Альберт показал: въехали во дворы – к старому брежневскому дому по Мантулинской улице, облицованному бежевой плиткой.
– Вот здесь.
Катрин припарковалась. Солнце уже почти село. Было без пятнадцати девять.
– Пока раскладывай, я сейчас.
Альберт протянул Катрин сложенную карту для игры «Лила» и стопку комментариев.
Просторная комната, где из мебели – только циновка с ворохом смятого белья да стеллаж с «Упанишадами», «Бхагаватгитой», Гурджиевым, Ошо и другими развивающими книгами. На стене фотография: Альберт в позе лотоса, с улыбкой и сложенными молитвенно ладонями. Позади, положив руку ему на плечо, в той же позе сидит индусский старец, улыбающийся в камеру и как бы предлагающий Альберта миру. Действие происходит в пещере. В интервью, выложенном в Ютубе и собравшем несколько сотен тысяч просмотров, учитель рассказывал, как шесть долгих месяцев провел в гостях у известного непальского подвижника.
На другой стене – платок с изображением Шивы с коброй на шее и трезубцем в одной из четырех рук. Еще один Шива – сторукая танцующая статуэтка на подоконнике. Светлые обои кое-где отходят от стены. К решетке балкона привязаны и треплются по ветру тибетские молитвенные флаги. Вот, собственно, и все.
Этаж высокий, и кажется что квартира выходит из стены какого-то древнего города окнами прямо на ничто, на бездну или на бесконечное болото.
Здесь он, значит, и живет, святой Альберт.
Катрин расправила на потертом паркете поле из семидесяти двух квадратов с поднимающимися стрелами и опускающимися змеями. Достала и сложила стопку комментариев. Клетки древней игры, направленной на духовный рост и осознание, символизировали состояния, через которые проходит человек.
Альберт вернулся с чабанью, на которой стоял глиняный чайник, две чашки и пепельница в виде черепа. Между реек аккуратно лежал забитый косяк. Поджег ароматическую палочку. Сел в позу лотоса напротив.
– Не против, если я покурю?
– Нет, конечно, – улыбнулась Катрин.
– Мне помогает…
– От чего?
– Снимает беспокойство.
– Значит, ты тоже беспокоишься?
– Конечно, я же человек, – Альберт чиркнул зажигалкой, крепко затянулся. – Правила знаешь, да? Каждый по очереди бросает кости, это символизирует карму. Если выпадает шестерка, ты как бы рождаешься и вступаешь в игру. Цель игры – прийти к Космическому Сознанию.
Альберт ткнул пальцем в квадрат 68, из которого шел белый свет.
– Знаю, я же прочитала.
– Главное – это комментарии. Ты должна немного на них медитировать.
Катрин кивнула и взяла кости.
– Подожди, а твоя фишка? Ты куда спешишь?
Альберт присмотрелся к ней и точным неторопливым движением разлил по чашкам чай. Это был темно-коричневый пуэр.
Катрин его не любила. К тому же пуэр пьют зимой, а не летом, – тайна, которую открыли ей, генеральному директору, в одном магазине премиальных китайских чаев. Возможно, Альберт был не в курсе.
– Выбери любой предмет, который тебе дорог, с которым ты можешь себя ассоциировать.
Катрин стянула с пальца обручальное кольцо.
– Отлично.
Он тоже снял с груди и положил на поле амулет в виде колеса сансары на цепочке.
– Теперь бросай.
Тройка.
– Так, значит, здесь ты и живешь?
– Здесь и живу, – повторил Альберт, не глядя на Катрин и кидая в свою очередь.
У него сразу выпало шесть.
– Я родился, – Альберт издал индейский победный клич – открытые эмоции никогда ему не удавались, – а ты все еще в зародышах ходишь.
– Ну, может, я пока не хочу…
Катрин взяла кости и снова бросила. Пять. Когда подняла глаза, увидела, что Альберт внимательно на нее смотрит.
– Что?
– Ничего. Весна, да?
– Да.
В этот момент Третьяковская почувствовала, как кровь прилила к голове, стало даже жарко. Сидеть в лотосе было не очень удобно, Катрин сменила позу, поджав ноги по-русалочьи, сбоку.
Он быстро дошел до Заблуждения («я заблуждаюсь, да, еще бы, я знаю, что я заблуждаюсь») к Очищению («это потому что я не ем мяса, ха-ха»), моментально скакнул со стрелой в Небесный план, пройдя за два хода, самый низменный, физический. Катрин все еще не «родилась».
– Ну, что ты, – задумчиво сказал Альберт. – Подумай, как это прекрасно… жить.
Кажется, он был слишком сосредоточен на игре и, обращаясь к Катрин, ее не видел.
У нее выпала шестерка. Первой клеткой стал «Гнев».
– Для понимания природы гнева существенно важно понять природу эго, – зачитала комментарий Катрин. – Эго – это то, что отождествляет себя с «я».
Тут Катрин остановилась и задумалась.
– Что-то непонятно? – спросил Альберт.
– С кем я себя соотношу? – задумчиво спросила старающаяся проникнуть как можно глубже в суть ученица.
Катрин представила женщину – деловую, самостоятельную, успешную. Женщину, которая сама заработала на «Ниссан Жук» цвета морской волны и оплатила большую часть ипотеки за квартиру. Женщину, которая обеспечивала и лечение больной раком матери, и ремонт в доме отца. Женщину, в конце концов, управлявшую коллективом из пятидесяти трех человек. Она сама держала в руках вожжи от собственной судьбы. Однажды Катрин поехала в клинику и сделала аборт, потому что приняла такое решение.
Сложно сказать, откуда взялся образ этой женщины. Подсмотрела ли она его в каком-нибудь фильме, журнале или родилась уже с готовой мечтой стать тем, кем в итоге стала. Одно можно сказать наверняка – она не наследовала ни матери, ни отцу, ни за кем не повторяла и не пользовалась ничьим «готовеньким». Это было ее собственное, полностью личное, кровное, честно заработанное. В общем, нынешний образ ей нравился. И она не променяла бы его ни на какой другой.
– Гнев – это эмоционально-химическая реакция, возникающая, когда эго сталкивается с каким-либо из аспектов своей личности, который был отвергнут как зло, – продолжала читать она. – В этом случае эго проецирует отвергнутый аспект личности на того, через кого проявляется этот аспект, и направляет свою энергию на удаление нежелательного аспекта.
Она снова остановилась, пытаясь вспомнить, когда и на кого злилась в последний раз. Конечно, это был ее муж Герман. Герман, подчеркнуто неблагодарный, всеми силами показывающий, как ему безразлично, что она устала.
Позавчера Катрин снова было предъявлено намерение уйти с работы. Как Герман видел себе дальнейшую жизнь, интересно? Она будет впахивать до пенсии, а он – делать вид, что пишет роман? Это продолжалось уже двадцать лет. Наброски. Третьяковский складывал их в папку с названием «Темная река» на десктопе компьютера. Если ты ничего так и не написал за двадцать лет, может быть, уже и не напишешь? Она так думала, но никогда (никогда!) этого не говорила.
Ладно если бы Герман отплачивал ей нежностью, любовью. Все получалось совсем наоборот. Чем дальше, тем больше он ее не замечал. Ставил ей в упрек, что она груба и холодна. Пугал разводом.
Когда он в последний раз обнимал ее?
Недавно, во многом благодаря йоге, Катрин удалось расслабиться и перестать контролировать ситуацию в семейных делах. Будь что будет. Хочешь бросить работу – бросай. Хочешь разводиться – разводись.
Герман всегда делал, как ему удобно, видел только себя, и уж кто настоящий эгоист, так это…
– Ну, расскажи, о чем думаешь? – спросил ее Альберт.
– Так, – Катрин махнула рукой и глотнула напитка со вкусом земли. – Вспоминаю свою жизнь.
– Гнев нужно отделить от объекта, на который он направлен, – подсказал Альберт.
– Я так и делаю. Злюсь на гнев, который испытываю.
Альберт взглянул на нее недоверчиво и взял кости.
– Это правильно.
Выкинул цифру четыре и попал в клетку Служение. Мгновенно перемахнул через План равновесия и оказался еще выше – в Человеческом плане.
– Ни фига себе, тебе везет, – доброжелательным и простодушным тоном ребенка, вступающего в Царствие Небесное, сказала Катрин.
– Игра непредсказуема, – предупредил Альберт.
В глубине души Катрин надеялась, что чище Альберта, и быстрее достигнет Космического Сознания. Альберт, при всей его йогической продвинутости, был хитрован. Открыл свой собственный магазин одежды для йогов, куда первым делом приводил новых учеников (йога-лапы, алладины и дизайнерская майка Катрин – оттуда). Курил траву. Кажется, был не прочь заняться тантрическим сексом. Во всяком случае, его видели то там, то здесь с молодыми девицами. Иногда, обсуждая его, ученики посмеивались, называя Альберта святым.
С другой стороны, с него можно было брать пример. Он делал, что нравится, и зарабатывал при этом неплохие деньги. Кроме того, был хорошим учителем, умел мотивировать – жестко, по-спортивному, так, как и нужно европейцу: «давай, гнись, еще больше, я знаю, ты можешь…»
Катрин бросила кости. Выпала пятерка. «Алчность».
– Тщеславие приводит игрока к тому, что он начинает всем завидовать, – прочитала Катрин. – Он настолько увлечен иллюзией себя как отдельной реальности, что любые средства удовлетворения своих желаний кажутся ему справедливыми. В конце концов, думает тщеславный игрок, я настолько лучше других, что заслуживаю иметь все, что есть у них. Ну, это уж слишком…
Она швырнула комментарий на стол. Альберт взял карточку и прочитал остальное.
– То, что принадлежит им, должно стать моим, – рассуждает игрок. Он становится недоброжелательным и испытывает страстное желание завладеть материальными благами окружающих его людей.
– У тебя и брать-то нечего, – выпятив губки, с жалостью произнесла Катрин.
Альберт ответил, напротив, серьезно:
– Это почему ты так думаешь?
Следующим ходом он выкинул четверку и оказался в клетке Правильное знание, откуда стрела перекинула его на самый верх, в поле 67 к Плану космического блага. От Космического Сознания Альберта теперь отделяла только линия между полями.
– План Шивы-разрушителя, – задумчиво произнес он. – Уничтожив индивидуальное эго, подходим к космическим источникам.
Он вздохнул и потер виски.
– Что-то я волнуюсь.
– Почему?
– Двигаюсь слишком быстро. Извини.
Альберт встал, направился к кухне.
Катрин тоже поднялась размять ноги. Подошла к подоконнику, где стояла и дымилась ароматическая палочка на подставке из красного дерева в форме узкого листка. Взяла упаковку, прочитала: «Благовоние «Афродезия» – благодаря обворожительному аромату у жителей Индии афродезия именуется цветком влюбленных и применяется в качестве средства, способного усиливать чувства в моменты интимной близости».
Вспомнила, как он перебирал палочки в зале. Из всех выбрал эту…
Улыбнувшись своим мыслям, Катрин захватила упаковку и прошла на кухню. Здесь тоже все было просто и пусто. Стол, два стула, советская мебель, диффенбахия на подоконнике. Трубочки музыки ветра покачивались на притолоке. Голографическое изображение Ганеши, подарок группы на день рождения учителя, висело на стене. Временное пристанище кочевника.
Альберт засыпал траву из сложенного вдвое листа в штакет.
– Уже иду, – сказал он, не поднимая головы.
– Ты, правда, расстроился?
– Конечно. Слишком короткий путь.
– Это же хорошо…
Он поднял глаза, исполненные мудрости и печали, прикурил косяк.
– Я бы еще поиграть хотел…
Катрин положила на стол пустую упаковку «Афродезии».
– Для интимной близости?
– Там дальше написано, – он филигранно обслюнявил тлеющий край, – для снятия усталости и стресса. Ты не дочитала.
– Да? – Катрин поднесла к глазам упаковку.
– Подумал, тебе нужно, когда увидел, как ты медитируешь.
Была глубокая ночь, наверное, столько же, сколько сейчас, когда в стоячем воздухе чужой квартиры Катрин услышала резкий, словно выстрел, звук пришедшей эсэмэски. На сей раз Герман забыл взять телефон в душ. Он только вернулся после одного из слишком часто затягивавшихся в последнее время брейнштормингов.
Они снимали маленькую удушливую квартирку в Беляево – с выглядывавшими из-за каждого угла войлочными и шерстяными померанскими шпицами. Холодильник и плитку украшали наклейки: шотландец с волынкой, дабл-дэкер, красная телефонная будка, постовой в медвежьей шапке, Биг-Бен.
Квартира принадлежала одинокой, крашенной в блондинку даме лет семидесяти с большими крючковатыми наращенными когтями и вечно алым ртом. Эти две страсти – к шпицам и Великобритании – хозяйка квартиры, когда-то работавшая переводчиком, пронесла через всю жизнь. Катрин казалось трогательным, что пожилая леди все еще интересуется жизнью, а вот Герман ее боялся – точнее, делал вид, что боится. По крайней мере, передавать деньги с глазу на глаз отказывался. «Она же таксидермист». Очередной прикрывающий лень креативный заскок, который раньше казался Катрин забавным.
В тот момент все было освещено светом будущего счастья. После того, как Катрин добилась поста гендиректора «Радости», Третьяковские выбрали несуществующую квартиру в несуществующем пока доме на Измайловском парке, начали выплачивать ипотеку.
Герман же мучился, как будто навсегда попал в ловушку: сомневался в правильности решения, выпивал, задерживался. Все-таки сумма такая большая, время, как всегда, нестабильное, может быть, ему придется уволиться, мало ли, и так далее.
И вот, пока в ванной шумно плескалось некое крупное животное, Катрин прошла в прихожую, выудила его телефон из внутреннего кармана пальто (что делать, надо понимать, на каком свете находишься) и прочитала: «Гермашечка, я уже скучаю)))))) Ты супер, не скромничай)))))) Когда в следующий раз?)))». Руки у нее задрожали, ей стало холодно и тошно. Однако она успела переписать номер отправителя.
Герман вышел веселый и розовый, будто пышный безволосый член, тер полотенцем лысину, пел, даже приобнял ее сзади. Что он сказал при этом? «Фуф, как я запарился»?
Катрин же, превратившись в соляной столб, стояла и смотрела на собственное отражение в окне кухни.
– Ревность, вскормленная неуверенностью в себе, приносит плод потери ощущения надежности и безопасности. Чтобы восстановить уверенность, игроку теперь придется пройти через опыт первой чакры, где он может разобраться с ее причинами и повысить свои вибрации.
Катрин взяла обручальное кольцо и, тихонько чертыхнувшись, вернула его на самый первый уровень, в клетку Жадности.
Нет, жадной она не была. И с ревностью ей как-то удалось разобраться.
Месяца через два нашла в себе силы позвонить любовнице мужа. Та как будто ждала. Ее звали Надя. Сразу назначила свидание в торговом центре «Европейский».
Кафе располагалось в пустом механическом сердце ТРЦ. Вверх и вниз ходили черные лифты с двусторонними, как на игральных картах, куполами, очерченными светодиодной лентой. А через разверстую черную грудину ползли такие же празднично подсвеченные эскалаторы. Фонтан-часы, пальмы в кадках, уличные фонари и южные арки, на которых не хватало только пластмассовых ползучих растений. «Шашлычок-машлычок, настоящий плов из баранины и блюда кавказской кухни ждут вас в кафе «Атриум».
Катрин сидела, почти переваренная ковровой обивкой, запахами мыла «Lush», звуками местного радио, мигающим светом плазменных панелей. Наверх к белому потолку возносилась каждую минуту через три яруса балконов заснувшая модель «Иль де Ботэ»: «Красота возвышает».
Чаще всего Катрин представляла, как это Герман с той женщиной «скромничает» и как конкретно ей удается заставлять его «не скромничать». Вот он мнется голый, в обычном своем задротском стиле – «понимаешь, я вообще в постели не очень, но мог бы попробовать». Она же величественно распахивает перед ним мощные ляжки, давая в себя войти. Немного вульгарная, с толстыми накрашенными губами и крупными чертами лица. Подбадривает, похлопывая по ягодицам. Кладет его плешивую голову на свою огромную мягкую грудь.
На деле Надя оказалась неказистой, маленькой и шебутной. Явилась с высоким харизматичным мужчиной в доспехах мотоциклиста, которого Третьяковская поначалу приняла за телохранителя.
– Петр, мой муж, – представила спутника бывшая любовница Германа, и Катрин заметила, что верхняя губа, которую та растягивает в улыбке, дрожит. – Он все знает. Мы пытаемся вместе проработать этот опыт… И я хочу перед вами извиниться…
Катрин почувствовала себя тяжелой старой рухлядью, брошенной в эту яму с хламом. А модель «Иль де Ботэ» была ее стремящейся к небу, но упирающейся в потолок душой. Третьяковская почти не говорила, пока Надя описывала то, как изменила ее тяга к саморазвитию. Если честно, Катрин сильно жалела, что унизилась до звонка.
Зато от Петра шло какое-то тепло.
– Приходите к нам на йогу, – обратился он к ней, когда счастливая пара встала, расплатившись. – Учитель у нас очень хороший. Думаю, он вас возьмет.
Они-таки затащили Катрин на занятия. Альберт, кажется, все понял с первого взгляда. В общем, она втянулась…
Учитель кинул кости. Единица.
– Так я и знал, – сказал он обреченно и перенес колесо сансары в план Космического Сознания. – Я выбываю.
– Блин. А мне что делать?
– Доигрывать. «Лилу» не оставляют.
Катрин выудила из кармана телефон, посмотрела время.
0.35.
– Ладно, – сказала и взяла кубик. – Только я тогда у тебя переночую… чтобы поздно не ехать.
Альберт уставился на доску.
– Можно?
– Как хочешь.
Около часа ночи Катрин прорвалась к Состраданию, откуда мощная стрела перекинула ее к плану Абсолюта.
– Йес.
Альберт с легкой улыбкой чуть заметно покачал головой, как бы не совсем довольный ее слишком страстным желанием дойти до финала. Он сидел, прислонившись спиной к стене, положив руки на согнутые колени и закинув голову, – похожий на пробежавшего дистанцию марафонца.
– Сострадание, оно же милосердие, оно же сопереживание, – упоенно и нараспев зачитала Катрин, – это божественное качество, которое настолько сильно, что поднимает игрока со второй чакры на восьмую, в план Абсолюта.
Затем она взяла другую карточку.
– Этот план выше всех планов творения, – подняла вверх пальчик, чувствуя какой-то будоражащий прилив сил, буквально мурашки побежали по коже, – как семи главных, так и всех остальных, обозначенных или не обозначенных на игральной доске. Укрепившиеся в истине обитают здесь.
Катрин отложила комментарий, закрыла глаза и села в ваджрасану, поджав под себя ноги. Да, она была совсем неплохим человеком. Могла простить все на свете. Трижды ставила свечу за Германа в церкви, трижды молилась за него и его любовницу. Чтобы не было в их жизни печали и боли, чтобы были они счастливы, чтобы простили ей так же, как она простила им. Чтобы написал свою книгу муж ее и чтобы не оглядывался он на тех, кого обидел.
Катрин – да, она была прекрасна. Главным принципом ее жизни было не навредить, и если она убила собственного ребенка, то только потому, что не была уверена на тот момент, сможет ли сделать его счастливым. Вся жизнь Трифоновой-Третьяковской была посвящена только ближним – отцу, который никогда ее не любил, матери, думавшей только об отце, мужу, занятому чем угодно, но не отдавшей ему жизнь Катрин.
А что нужно ей самой? «Нисcан Жук»? Квартира в Измайловском парке? Должность генерального директора? Бросьте вы. Она могла бы прожить нищенкой при монастыре.
Ищет ли она свою любовь? Нет. Катрин больше не верит, что сможет когда-нибудь полюбить. Точнее, она уже любила и, возможно, еще любит Германа.
Да. И не надо никого там «ответного чувства». Жизнь – иллюзия.
Несколькими ходами позже просветленная опустилась на план Земля, а затем попала в ловушку Эгоизма с самой длинной змеей, которая сбросила ее обратно в Гнев на нижний физический уровень. Было 2 часа 15 минут, когда смирившаяся и спокойная Катрин достигла, наконец, Космического Сознания.
– Ну, все, – сказал Альберт, тихонько напевавший мантры последние полчаса.
Затем он встал, подошел к Катрин и погладил ее по голове.
– Поздравляю тебя. Ты прошла игру за триста пятнадцать ходов.
Он выключил свет и лег на циновку, повернувшись спиной к ней.
Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=63590987) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке
Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения